Сосед с пониманием кивнул и вспомнил, как двумя часами ранее заместитель министра безжалостно критиковал генерала за бездействие, а точнее за неспособность уничтожить рассадник терроризма. Причем Бондарю не помогали и вполне логичные, разумные доводы. На все следовал примерно одинаковый ответ: «Вы должны в кратчайший срок ликвидировать основополагающее звено в подготовке шахидов!

— Мы уничтожим кого и когда угодно, — спокойно отвечал командир оперативного соединения, — но мне в таком случае требуется ваша санкция на пересечение границы сопредельного государства.

— Такую санкцию вам никто не даст, — отрезал тот. — Ни я, ни министр, ни Председатель правительства, ни Президент. А если вы разучились думать и проявлять инициативу, пишите рапорт и отдыхайте. Вы заслужили свой отдых…»

— Интересно, кто стал приемником Шахабова после его смерти? — обращаясь то ли к полковнику, то ли к самому себе, спросил генерал-майор.

— У нас пока нет исчерпывающих данных. Последние полгода учебно-тренировочный отряд не меняет места дислокации и не наведывается на нашу территорию. Границу в обоих направлениях пересекают только небольшие группы, численностью до тридцати человек.

— Что и требовалось доказать, — проворчал Бондарь. — У твоей службы имеется гарантия, что не они потом взрывали себя вместе с нашими гражданами?

— Нет, конечно.

— То-то же. Эх-х!.. Выдернуть бы этот больной зуб к чертовой матери! — не желая смириться с тяжкими обстоятельствами, зло проговорил боевой генерал. — Придется поговорить с Леонидычем. Попросить сформировать группу из его ребят, да отправить на юг, якобы для уничтожения остатков какой-нибудь банды…

Догадавшись о затее руководителя опергруппы, Сергей Аркадьевич удивленно воззрился на него.

— Вы понимаете, чем это, скорее всего, закончится? — попробовал он мягко предостеречь от рискованных действий, — безусловно, группа сумеет скрытно добраться до лагеря и так же тихо — без шума вернутся. Но сам по себе факт нападения и уничтожения базы незамеченным не останется. Вы представляете, какая поднимется шумиха в прессе; как молниеносно, для прикрытия собственных задниц, отреагируют политики? База в Панкисском ущелье им, бесспорно, мешает, но кому из них нужен подобный резонанс?! Тот же заместитель министра немедленно примчится из Москвы и, делая вид, будто и в помине не было никаких намеков на незаконные действия, потребует объяснений!

— Все так и произойдет, — резонно заметил Бондарь. — Тогда остается одно — написать рапорт об увольнении.

— И так и эдак завершится пенсией. Лучше уж сразу…

До ворот командного пункта базы под Ханкалой они доехали молча — повода для улучшения настроения так и не нашлось. Покинув автомобиль, офицеры простились и разошлись каждый по своим делам.

Приблизительно через час генерал-майор окликнул посыльного и приказал пригласить к нему командира бригады полковника Щербинина. Разговор наедине с Юрием Леонидовичем длился до позднего вечера…

1

Когда отряд Медведя достиг главного базового поселения в Панкисском ущелье, спецназовца бросили в яму, накрываемую сверху сваренной из металлических прутьев решеткой.

Первую неделю его не кормили, а лишь вытаскивали раз в день для того, чтобы, привязав за руки меж двух деревьев, хорошенько избить. Причем зверства эти проистекали по какой-то непостижимой методике: его не допрашивали; не задавали вопросов; от него не добивались каких-либо решений или действий. Руководил странным ритуалом начальник личной охраны заместителя Командующего — Арзу Элиханов. Били Станислава два здоровых головореза, сам же Арзу — хмурый чеченец лет сорока, прохаживался метрах в пяти, и что-то зло приговаривал. Когда подчиненные выбивались из сил, отдавал какую-то резкую команду, подходил и сам наносил несколько сильных завершающих ударов. Потом капитана обливали водой и снова бросали в яму, где он лежал без движения по нескольку часов, пока не возвращалось сознание.

Не проходило и дня, чтобы Торбин не вспоминал о том предшествующем появлению группы Щербинина и Сомова мгновении, когда до выстрела, ставящего победную точку в спецоперации «Вердикт» оставались мгновения. Сидя первое время в холодной, вонючей яме, он вовсе не думал о близкой смерти. Смерти Гросс не боялся и ожидал ее канун с необыкновенным спокойствием, ибо катастрофами последней недели был доведен до отчаяния. Пожалуй, такого отчаяния он не испытывал за все двадцать семь лет жизни. Впервые капитан бездарно растерял по ходу операции всех своих людей и близких друзей; впервые полностью провалил задание; впервые попался в руки сепаратистов и лежал сейчас голодный и измученный в земляной норе, предназначенной не то для зверя, не то для отхожего места.

Две мысли упорно не давали перед гибелью покоя. Ему казалось, будто даже в пресловутой «багровой мошне», когда все желания его, несомненно, устремятся к приближению кончины, эти думы все одно напомнят о себе. Он никак не желал смириться с тем, что эмир до сих пор жив. В коротких же перерывах меж тихой ярости уносился в воспоминаниях в далекий Петербург к юной Лизе.

Иногда Торбин часами размышлял о коварстве гнусного оборотня Щербинина, волею судьбы бывшего отцом его любимой девушки, и снова восстанавливал в памяти то, как уходили из жизни бойцы его группы. Мучительно осознавая, что где-то малость не доработал, где-то немного не успел, корил себя и просил у них прощения. Если гибель снайпера им с натяжкой объяснялась жуткой неразберихой во время жесточайшей рукопашной схватки, когда все мельтешило перед глазами и сливалось в единое кровавое месиво, то пуля, нашедшая Циркача, была хуже смертного приговора самому Гроссу.

Он в сотый раз переживал те страшные минуты и, снова отрешенно глядя в земляной пол своего нового «жилища», мысленно перемещался в тот роковой день…

Похоронить Александра Стас решил чуть позже — после долгожданной встречи с эмиром Шахабовым. Очень уж долгой и невыносимо тяжкой оказалась дорога к нему; совсем близким представлялось решающее свидание; слишком уж много потерь было рассеяно на пути его отряда. Он брел по лесу, взвалив на плечо тяжелый пулемет и неся в другой руке готовую к стрельбе винтовку Шипа. На свесившийся поперек толстого древесного сука труп чеченского снайпера офицер даже не взглянул. Как и не стал извлекать из его груди свой десантный нож, вогнанный десятью минутами раньше с дистанции в двадцать метров в ответ на выстрел, произведенный им в Воронца. Разведать точное место расположения дозоров и бивака Медведя ему не позволил все тот же стрелок, засевший на дереве с малокалиберным нарезным карабином «Соболь». Капитану не хватило нескольких секунд, чтобы подобраться к нему ближе — на расстояние ножевого броска. Вероятно, снайпера привлек огонек Сашкиной зажигалки, сверкнувший вдали — меж темнеющих древесных стволов. Позабыв обо всем и не замечая кравшегося к нему спецназовца, он долго целился и к несчастью успел нажать на курок… Выходило, что друг, сам того не подозревая, отвлек внимание кавказца и спас Торбину жизнь. Ну а после выстрела капитан всадил в стрелка нож и бросился обратно…

Немногим позже дистанцию до последнего дозора он определил логически. Убийца Циркача, стрелял из малокалиберного карабина, а прозвучавший в густом лесу выстрел из такого оружия можно было услышать от силы метров за триста. Но на звук никто не прибежал, стало быть, последний и основной пост находился на удалении, превышающим эту цифру…

Предать тело Воронца земле он так и не сумел. Впрочем… Если бы не внезапное появление комбрига, окончательно спутавшие тогда все карты, Станислав, скорее всего, разобрался бы с остатками банды Медведя — для главаря была уготована снайперка, для остальных — пулемет с полным ранцем патронов. А уж после праведной расправы спокойно бы вернулся и, как положено, простился бы с другом. Не вышло…

Уловки врага в открытом противоборстве, равно как и капризы стихии, еще можно пытаться предугадать. Но что мог Торбин противопоставить изворотливому и затаившемуся бригаде предателю? Тогда он попросту не был готов к подобному повороту…