Оба капитана стреляли исключительно на звук — в густом лесу при наличии особых навыков это был наиболее действенный способ поражения противника.

Интенсивный бой длился минут десять, потом стал понемногу угасать, и вскоре с вражеской позиции вместо беспрерывного автоматического огня стали раздаваться редкие одиночные выстрелы. На каждый такой выстрел спецназовцы отвечали своим залпом, пока навеки не умолк последний чеченский стрелок.

Стас встретился взглядом с Сашкой и, вопросительно вскинув брови, поинтересовался: «Ты цел, артист?»

«Цел и даже башка не болит!» — состроил в ответ цветущую гримасу Циркач.

Шипа и Куцего командир не видел, поэтому пришлось подать звуковой сигнал о сборе группы — не хотелось покидать свое место, зная, что снайпер держит под прицелом всю придорожную растительность и мгновенно реагирует на любую качнувшуюся ветку. Серега ответил условным свистом и вскорости явился перед Торбиным.

— Ты в норме? — справился офицер.

— А то!

— Где Куцый?

— Я думал он уж здесь…

— Ладно, понаблюдай пока за местностью. Саня, проведай парня, небось обалдел с перепугу, а я пока разложу пасьянс в картишки, — распорядился Гросс, доставая из кармана сложенную гармошкой топографическую карту местности.

Прапорщик присел к стволу дерева и вновь взял на изготовку СВД, Циркач же отправился к дороге, откуда недавно вел огонь ефрейтор. Через несколько секунд оттуда послышался короткий двойной свист.

— Черт, — выругался капитан, — опять что-то неладно. Серега, будь на стреме, мы скоро…

Куц лежал без движения лицом вниз за небольшим бугром. Перед ним аккуратно стоял на сошках пулемет, в правой руке боец зажимал заряд для подствольника валявшегося рядом автомата. Когда Станислав приблизился, склонившийся над гранатометчиком Воронцов указал на его окровавленную голову. Над затылочным узлом косынки зияло пулевое отверстие.

Офицеры осторожно перевернули бездыханное тело парня на спину. Глядевшее вверх лицо двадцатилетнего Бориса, казалось удивленным.

— Ты что-нибудь понимаешь? — озадаченно спросил Александра командир группы.

Тот молча пожал плечами.

— Кто-то из «чертей» подбирался к нам с тыла?

— Нет… Только Шип «заседал» сзади.

— Странно, как же Куцый мог заполучить пулю в затылок?

— Хрен его знает. Может, головой вертел или кто из «приматов» тут рядом прятался.

— Тогда б этот гаденыш и про нас не забыл. Очень странно, — в задумчивости повторял Торбин.

Борис Куц погиб, и отыграть ситуацию назад было невозможно. Строить же догадки, анализировать и выяснять подлинную причину смерти не позволял фатальный дефицит времени — парочка боевиков, скорее всего, отступила с поля боя и скоро непременно приведет сюда многочисленную подмогу.

Кто-то в бригаде называл подобную веху «Рубежом провала», кто-то «Пределом удачи». Парадокс заключался в том, что, значение вроде бы противоположных по смыслу словосочетаний, оставалось единым. Если в процессе выполнения приказа группа спецназа несла значительные потери, то рано или поздно наступал момент истины, когда приходилось выбирать: либо оставшиеся бойцы добьются поставленной цели, заплатив за это ценой собственной жизни, либо завалят задание и вернутся в базовый лагерь. Второй вариант на памяти Гросса еще никогда его коллегами выбирался. Вряд ли и он сомневался по поводу данной альтернативы. И все-таки одна мысль упрямо свербела в мозгах, не давая покоя: «Зачем погибать, устраняя Шахабова, всем троим? Коль исчерпана надежда на стопроцентный результат, так с этим по силам справиться и двум смертникам, а постараться и хорошенько продумать действия, то и одному сподручно. Но к чему же лезть в логово Медведя в полном составе, обрекая всех троих на верную смерть?!»

Могилу ефрейтору соорудили наскоро — уложили тело в едва приметной ложбинке — метрах в трехстах от места перестрелки, засыпали листвой и прикрыли ветвями. Приняв по глотку спирта, продвинулись по предложению Станислава на пару километров в сторону от генерального курса. А дальше, скинув тяжелый «лифчик», он организовал привал для проведения короткого совещания…

Не ведавшие о планах командира друзья, расположились рядом. Снайпер занялся чисткой винтовки, Воронец привалился ранцем к стволу дерева и мастерски крутил тремя пальцами финку с обоюдоострым клинком, как это делают в кабаках барабанщики со своими палочками.

— Вот что, мужики, — начал Торбин с железными нотками в голосе, — знаю, будут возражения, но решение мое таково: дальше пойдут только двое — я и кто-то один из вас.

Циркач с Шипом обомлели. Прапорщик едва не выронил промасленную тряпицу, а Сашка разом оборвал свою забаву. Оба смотрели на командира так, словно он только что предложил одному из них перейти на сторону Шахабова…

— Расчет до безобразия прост, — беспристрастно продолжал капитан, — удастся ли нам убрать эмира или нет — не знаю. Но четко уверен в одном: обратно уже не вернуться. А меж тем, прошу не забывать: в гроте дожидаются помощи Бояринов и Серов. Согласитесь, одному сержанту тяжелораненого Тургенева до наших не дотащить — наверняка погибнут оба. Посему, что б никому из вас не было обидно — кинем жребий.

Он достал заветную монетку с отточенными краями, положил ее на указательный палец и, посмотрев на Сашку, улыбнулся:

— Твой, разумеется — решняк?

Александр кивнул то ли обиженно, то ли все еще обалдело…

— Стало быть, тебе Серега достается двуглавый, — объявил Гросс и подкинул денежку.

— А ежели, ядрен-батон, я с этим жребием не согласен? — неожиданно прорвало возмущенного прапорщика.

Стас поймал монету, но разжимать кулак не торопился.

— С Тургеневым все понятно! С Андрюхи Серова спрос также невелик! — все боле распалялся Шипилло, — а ты подумал о том, каким макаром я иль Воронец вернемся в бригаду? Как будем в глаза парням смотреть?

— Могу для успокоения вашей совести написать письменный приказ — это, во-первых. А во-вторых, товарищ заслуженный снайпер, и Серов навеки останется без вести пропавшим, и Тургенев до госпиталя никогда не доберется, коли вы тут спорить да рядиться начнете. Улавливаешь?

Оставаясь при своем мнении, Шип отвернулся.

Медленно раскрыв ладонь, Станислав показал результат жребия…

— Пиши приказ! — вскочив на ноги, выдавил подсевшим голосом Сашка. — Без этой ксивы я никуда не пойду. Лучше застрелюсь прямо здесь же!..

— Ксиву?.. Легко, — снова улыбнувшись, воспользовался любимым выражением Циркача, Торбин.

Капитан Воронцов — второй офицер в команде Гросса, попал в бригаду особого назначения на месяц раньше его. И если к Станиславу относились, как к человеку серьезному и вдумчивому, вследствие чего гораздо чаще доверяли командовать спецгруппами, то Сашка всегда оставался самой непоседливостью. Такие выражения в характеристике его личности, как усидчивость, внимательность, сдержанность, не могли быть применены в принципе. Нет, разумеется, во всяческих особых обстоятельствах он умел брать себя в руки: становился собранным и вполне управляемым. Но кто бы знал, какого чудовищного усилия воли это стоило эксцентричному Воронцу! И все же, часто наблюдая за приятелем, Торбин ловил себя на мысли, что энергии и самоотверженности того, своевременно направляемой чьей-нибудь умелой рукой в нужное русло, с лихвой хватило бы на нескольких человек.

Александр беззаботно рос в спокойной интеллигентной семье коренных москвичей. Будучи ровесником Стаса, он поступил в Рязанское десантное годом позже — со второй попытки. В первый раз, успешно пройдя медицинскую комиссию и сдав на отлично все экзамены, напрочь завалил собеседование. Какое именно безобразие учинил Циркач перед авторитетным «жюри», и почему его — золотого медалиста вывел за шкирку из кабинета сам начальник училища, он никогда и никому не рассказывал. Никто так и не узнал, отчего он вдруг, нагло заложив руки за спину и сменив целеустремленную походку, на ленивую разболтанную поступь закоренелого бездельника, покинул здание, где в тот день решалась его судьба.